Главная Форум Регистрация Поиск Сообщения за день Все разделы прочитаны Календарь Правила форума Наше радио

Вернуться   Музыкальный Огонек > РУССКИЙ ШАНСОН, АВТОРСКАЯ, ВОЕННАЯ ПЕСНЯ > Авторская песня


Улыбнитесь
- Ты где был? Я весь день звонил тебе на сотовый, а он всё "вне зоны доступа".
- А… Я просто телефон ношу завернутым в фольгу, чтобы он своим излучением мне на мозг не действовал!
- Мда… Ну, что сказать… Поздно ты стал телефон в фольгу заворачивать.

Ответ
 
Опции темы
Старый 13.11.2013, 15:22   #1
electrik
Просвещенный
 
Аватар для electrik
 
Группа: Участники
Регистрация: 19.12.2007
Последний визит: Вчера
Адрес: Россия
Город: Москва
Сообщений: 8,892
Поблагодарил(а): 5,864
Поблагодарили: 533,126

"МЕНЕСТРЕЛИ" (из книги Ю.Мальцева "Вольная русская литература", изд-во "Посев", 1976 год))

Необычайные уродливые условия существования культуры в сегодняшней России порождают и необычные, неизвестные другим странам в нашем веке формы искусства: искусство подпольных поэтов-певцов и подпольный же, неофициальный песенный фольклор. Контроль над всяким творческим самовыявлением и давление власти на творческую личность, лишающее ее возможности пользоваться современными средствами массовой культуры, возвращают искусство к гомеровским, доисторическим формам, к устному творчеству. Это устное творчество, впрочем, имеет и свои преимущества, оно рождает подлинное общение и единение людей, восстанавливает нарушенные прямые и естественные человеческие связи, оно, собственно, и вызвано потребностью в таком общении. При господствующих в обществе двоемыслии и фальши, при уродливой двойной жизни, когда ложь становится необходимой нормой общественного поведения, люди испытывают сильную потребность уйти от официальной лживой «показухи» в недосягаемый для власти свой укромный подпольный мирок, где можно быть самими собой. Но по мере того как официальная идеология все более разлагалась и утрачивала последнее доверие, власть чувствовала невозможность заставить людей верить официальной пропаганде и требовала от них уже лишь соблюдения внешнего декорума, правил игры, так сказать, а люди становились все смелее.
Если раньше люди осмеливались говорить откровенно лишь в узком кругу друзей, то сегодня уже рассказывают антисоветские анекдоты прямо на работе, за спиной у начальства; на молодежных многолюдных вечеринках подпольные певцы поют свои песни, и молодежь подпевает им хором. Проходя в воскресенье мимо какого-нибудь рабочего или студенческого общежития, можно слышать через открытые окна громко звучащие песни кого-нибудь из «менестрелей», записанные на магнитофон. Если становится известным, что у кого-то в гостях в определенный день будет Галич или Высоцкий, то набивается полная квартира народу, буквально битком, люди, стоя вплотную друг к другу, слушают целый вечер песни с огромным вниманием, с большим эмоциональным напряжением. Песня, больше чем любой другой вид искусства, воздействует эмоционально, рождает чувство общности, близости. Когда звучит голос поэта-певца, обращающегося прямо к присутствующим, или когда все хором подхватывают припев безымянной лагерной песни, создается атмосфера свободы, люди начинают дышать вольно, они начинают чувствовать себя смелыми, достойными, они громко бросают вызов деспотической власти.
Югославский писатель Михаиле Михайлов, побывавший однажды в Москве на одной из таких молодежных вечеринок, был потрясен. «Я себе никогда не представлял, что нечто подобное существует в СССР. Это были всех видов песни заключенных: и веселые, и полные отчаяния, и циничные. Но все они были потрясающими. Ими говорила Россия, та, которую мы знаем по произведениям Толстого и Достоевского, это было подлинное почвенное, глубинное народное творчество, не стилизованное, не то, которое транслируется советскими радиостанциями, а сырое, иногда наивное, но всегда глубокое, очень мелодичное и трагическое (...) Это, без сомнения, самое значительное народное творчество нашей эпохи, и понятно, почему оно создавалось именно в России. Десятилетия концлагерей (...) без сомнения, представляли собой подходящую почву для народного поэтического творчества (...) Эти песни, с того момента, когда они получат официальное право на существование, будут петь, несомненно, еще целое столетие (...) /Михаила Михайлов. Лето московское 1964. Франкфурт-на-Майне, «Посев», 1967, стр. 57, 65/.
Россия, конечно, единственная страна в мире, где сегодня интеллигенты — доктора наук, профессора и т. д., — собравшись вместе, поют тюремные песни. Это дань погибшим и замученным в лагерях, это солидарность с гонимыми и преследуемыми и это также в известной мере и самовыражение, ибо любой свободомыслящий человек в России сегодня чувствует себя преследуемым, угнетенным, чувствует себя потенциальным обитателем концлагеря. И авторы подпольных песен пользуются такой большой популярностью не потому, что они какие-то из ряда вон выходящие таланты, поражающие своим искусством как откровением, а именно потому, что они выражают созревшие в обществе умонастроения и чувства, находят для них удачную словесную и эмоциональную форму. Индивидуальное творчество поэта-певца поэтому носит в известном смысле коллективный характер и рассчитано на соучастие аудитории. Поэтому-то некоторые популярные песни этих «менестрелей», если их не слушать, а прочесть как стихи, иногда вовсе не производят никакого впечатления, и даже становится непонятным, в чем причина их успеха.
Наиболее популярный автор подпольных песен — Александр Галич /А.Галич. Поколение обреченных. 3-е изд. Франкфурт-на-Майне, «Посев», 1975/. Его песни знает вся страна, напетые им самим на магнитофон, они переписываются затем тысячи раз и распространяются этим «магнитофонным самиздатом».
Основная эмоция песенного творчества Галича — негодование. Он негодует оттого, что все покорно молчат и не имеют смелости восстать против угнетения и против всеобщей лжи:

И не веря ни сердцу, ни разуму,
Для надежности спрятав глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному,
Но не против, конечно, а за!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду...
А молчальники вышли в начальники,
Потому что молчание — золото.
Промолчи — попадешь в первачи!
Промолчи, промолчи, промолчи!
Вот как просто попасть в первачи,
Вот как просто попасть в палачи.
Промолчи, промолчи, промолчи!

(«Старательский вальсок»),

негодует на равнодушие живущих «в сонности» слабых духом людей, на привычку мириться с подлостью, несправедливостью и насилием:

Ни гневом, ни порицанием
Давно уж мы не бряцаем:
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.
Живем мы, в живых не значась...
Непротивление совести —
Удобнейшее из чудачеств!

(«Поезд»),

с негодованием, говорит о духовной деградации общества, где безвестность, трусость и ложь стали господствующими чертами:

А нам и честь, и Бог, и черт —
Неведомые области!
А нам признанье и почет
За верность общей подлости!

(«Век нынешний и век минувший»),

негодует на засилье «чиновной дряни новомодного образца», которая командует в обществе, распоряжается жизнью людей, пользуется привилегиями и живет в роскоши на «государственных дачах» под охраной «мордастой ВОХРы», охраняющей этих «безликих вождей» от своего собственного народа; негодует на то, что:

Рвется к нечистой власти
Орава речистой швали

(«Кадиш»),

негодует и на слуг этого режима, таких, как Евтушенко, эта «деревянная кукла, притворяющаяся живой», которая, «по-собачьи виляя хвостом», крутит то налево, то направо («Евгению Евтушенко»), и как те, кто травил Пастернака:

Мы не забудем этот смех...
Мы поименно вспомним всех,
Кто поднял руку!

(«Памяти Б. Л. Пастернака»),

негодует на то, что в стране, где миллионы людей замучены в концлагерях, никого не привлекают за это к ответу, что «слезы и кровь забыты», что жертвы и их мучители спокойно сожительствуют рядом и что в то время как в Освенцим и Бухенвальд наносят торжественные визиты известные общественные и политические деятели,

Где бродили по зоне КаЭры,
Где под снегом искали гнилые коренья,
Перед этой землей — никакие Премьеры,
Подтянувши штаны, не преклонят колени!
Над сибирской тайгою, над Камой, над Обью,
Ни венков, ни знамен не положат к надгробью!

(«Баллада о вечном огне»).

Но негодование сменяется часто жалостью к слабым, несчастным людям, бессильным что-либо изменить в существующем порядке вещей, обманутым, покорным, к тому самому «простому народу», о котором гремит ежедневно гигантская советская пропагандная машина:

Я люблю вас, глаза ваши, губы и волосы,
Вас, усталых, что стали до времени старыми,
Вас, убогих, которых газетные полосы
Что ни день, то бесстыдными славят фанфарами

(«Объяснение в любви»).

О судьбе этих маленьких людей в некоторых песнях рассказывается не только с жалостью, но и с подлинным трагизмом. Как, например, в песне о несчастном отце семейства («Фарс-гиньоль»), доведенном до отчаяния нищетою

Надо и того купить, и сего купить,
А на копеечки-то вовсе воду пить,
А сырку к чайку или ливерной —
Тут двугривенный, там двугривенный,
А где ж их взять!


и покончившим с собой после того, как в кассе взаимопомощи ему отказались дать денег

Подмогнула б тебе касса, но
Каждый рупь — догнать Америку!
Посему тебе отказано,
Но сочувствуем, поелику...


Или как в песне о ссыльной женщине («Песня-баллада про генеральскую дочь»), заброшенной к чужим ей людям, живущей в атмосфере жестокого эгоизма, всеобщей взаимной подозрительности и недоброжелательства (любовник ее, выходя из комнаты в туалет, берет с собой пиджак, где у него кошелек с деньгами).
Есть у Галича и замечательные лирические песни, такие, как «Облака», «Песня о прекрасной даме», «Когда-нибудь дошлый историк», «Слушая Баха» и т. д.
Но особенно удаются Галичу сатирические песни. Здесь им созданы действительно шедевры. Неприглядность и серость советского быта, обман, жульничество и хитрые проделки — как способ преуспеяния в утомительной тяжелой борьбе за существование, — дикие представления о действительности у обманутых официальной пропагандой обывателей и их нелепые нравы, типы партработников, стукачей, чиновников, рабочих, кагебистов, несчастных бедняков, оглушенных суровой безрадостной жизнью, — все это изображено им с изумительным остроумием. Меткость деталей, хлесткая афористичность выражения и комическая выразительность неожиданной рифмы придают необыкновенную яркость рисуемым им сценкам. Сюжеты его песенок-историй драматичны, увлекательны (Галич — профессиональный драматург, в 40-50-х годах многие его пьесы шли в театрах страны), персонажи очерчены очень выразительно, с тонким проникновением в психологию, они даются часто от первого лица с индивидуализированной прямой речью, изобилующей характерными словечками и типичной фразеологией. Одна из лучших песен этого рода — «Красный треугольник», песня о том, как жене прислали «анонимочку» про измену мужа, как она требует, чтоб он рассказал о своей измене на общем собрании. На собрании

Первый был вопрос — свободу Африке! —
А потом уж про меня — в части «разное», —


рассказывает герой, —

Ну, как про Гану — все в буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат — давай подробности!


Но смышленый герой знает, что требуется отвечать в подобных случаях:

И в моральном, говорю, моем облике
Есть растленное влияние Запада...


Потом секретарь райкома партии мирит героя с женой, и они идут в ресторан выпить «за советскую семью, образцовую». Советская пропагандная «борьба с аморальным поведением» предстает здесь во всей своей чудовищной аморальности.
Замечателен цикл песен «Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева, мастера цеха, кавалера многих орденов, депутата горсовета». В песне «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира» раскрывается вся механика организации «народного единодушного» волеизъявления. Климу Петровичу по ошибке дали не ту бумажку с речью, и он выступил с «гневным осуждением» от имени женщин, но никто даже не заметил грамматической неувязки — такой степени формализма достигла уже вся эта «показуха», которую никто давно не воспринимает всерьез.
В другой песне рассказывается «О том, как Клим Петрович добивался, чтобы его цеху присвоили звание «цеха коммунистического труда», и не добившись этого, запил». А не добился он этого по той простой причине, что цех его выпускает колючую проволоку «на весь наш соцлагерь». В песне «О том, как Клим Петрович восстал против экономической помощи слаборазвитым странам» поразителен конец: Клим Петрович, образцовый рабочий, преданный советской власти, «кавалер многих орденов, депутат» и прочее, рассказывая о поездке с официальной делегацией в Алжир, вдруг проговаривается:

И вся жизнь их заграничная — лажа!
Даже хуже, извините, чем наша...


«Даже хуже»! Феномен двоемыслия, о котором так хорошо писал Орвелл и который так глубоко проанализирован самиздатовским философом Д. Нелидовым /Д. Нелидов. Идеократическое сознание и личность. «Вестник РСХД», № 111/, показан здесь с удивительным психологизмом. И вообще образ рабочего Клима Петровича, этого нового советского человека, порожденного советской эпохой, невежественного, обманутого пропагандой, преданно служащего «своей» власти и в то же время инстинктивно чувствующего всю ложь и всю несправедливость этой власти, обрисован с большой выразительной силой и убедительностью.
Колебания советской политики в вопросе «десталинизации», вся ее половинчатость и непоследовательность раскрываются в трагикомической «Балладе о том, как едва не сошел с ума директор антикварного магазина № 22 Копылов». Старушка приносит в комиссионный магазин пластинки с речами Сталина, директор, которому

И взять нельзя, и не взять нельзя —
То ли гений он, а то ли нет еще?!
Тут и в прессе есть расхождения,
И, вообще, идут толки разные,


находит все же выход: он покупает пластинки за свои собственные деньги. Но весть об этом быстро разносится, и к нему приходят целые толпы с такими же пластинками.
Советский антисемитизм высмеивается в песне «Рассказ, который я услышал в привокзальном шалмане» — о том, как коммунист Егор при получении паспорта в шутку попросил записать «в пункте пятом», что он еврей, и о последовавших за сим трагических для героя последствиях.
Песня «Отрывок из репортажа о футбольном матче между сборными командами Великобритании и Советского Союза» раскрывает изнанку советского спорта, политизированного и используемого в целях пропаганды.
Жизнь советской правящей элиты, живущей «за семью заборами» под охраной, в окружении многочисленной прислуги, и пользующейся всевозможными привилегиями, с едким сарказмом изображается во многих песнях Галича («За семью заборами», «Тонечка» и т. д.).
Огромной популярностью пользуются также песни Булата Окуджавы /Б. Окуджава. Проза и поэзия. 4-е изд. Франкфурт-на-Майне, «Посев», 1970/, воскресившего традицию «городского романса». В отличие от Галича, витийствующего, актерствующего, Окуджава задумчиво напевает вполголоса свои грустные лирические песенки о ночной Москве, о московских старых переулках и двориках, где висит на веревке белье и «где рыжая по крышам жесть», о печальных и одиноких людях. Герой Окуджавы —

Человечек задумчивый,
Всем наукам печальным и горьким обученный.


Окуджава поэтизирует и романтизирует повседневный быт:

У Москвы у реки, в переулке Глубоком,
Дульцинеи взирают из окон,
Ждут, когда возвратятся с работы
Донкихоты.


Это стремление уйти от серости и неприглядности жизни, приукрасить ее, найти в ней какую-то скрытую красоту и даже таинственность —

О, Москва на рассвете
Чудесами полна,


стремление это находит горячий отклик у не очень притязательной части публики, которой не знакомы иные пути облагораживания постылой действительности или бегства от нее. Поэтизация действительности у Окуджавы дается не только через задушевную лиричность и романтическую грусть, но и через туманную недосказанность, многозначительность, полупрозрачный подтекст. Многозначными иносказаниями и метафорами полны такие его популярные песни, как «Черный кот», «Солдат бумажный», «Замок надежды», «Ночной разговор», «Как научиться рисовать», «Магическое два» и т. д.
Таким же недосказанными намеками даются у Окуджавы и политические темы, впрочем, довольно редкие у него. Например, о трагедии Польши:

Пройдут недолгие века — напишут школьники в тетрадке
Все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука.


Или: «Хватило бы улыбки, когда под ребра бьют», — о необходимости терпеть преследования властей. А пошлая ложь официальной демагогии и непоследовательность советской пропаганды так изображена в знаменитой «Песенке о дураках»:

Вот так уж ведется на нашем веку —
На каждый прилив по отливу,
На каждого умного по дураку,
Все поровну, все справедливо.
На каждого умного по ярлыку
Повешено было однажды.
Давно в обиходе у нас ярлыки,
По фунту на грошик на медный.
И умным кричат: «Дураки! Дураки!»
А вот дураки не заметны.


Война была сильным испытанием в жизни Окуджавы, попавшего семнадцатилетним юношей на фронт. Эти переживания занимают большое место в его творчестве, у него много военных или, скорее, антивоенных песен, как, например, популярнейшая «Возьму шинель и вещмешок и каску»:

Иду себе, играю автоматом —
Как просто быть солдатом, солдатом!
А если что не так — не наше дело.
Как говорится, — «Родина велела!»
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Совсем простым солдатом, солдатом!


Эта песня использовалась советской пропагандой в рамках кампании «борьбы за мир». Но только автора заставили назвать ее «Песней американского солдата», чтобы слушатели, чего доброго, не подумали, что слова эти можно отнести также и к советскому солдату. Вообще же в отношении Окуджавы власти старались действовать и кнутом и пряником. На него то обрушивались с преследованиями, то презрительно осмеивали его «гитарно-гуманную поэзию», то старались приручить его, убрав неуместный и неприятный пессимизм.
Точно так же поступали и в отношении другого популярного автора песен — Владимира Высоцкого. Но в то время как Окуджава всегда остается самим собой и не меняет своих тем и своего стиля, у Высоцкого его изданные в Советском Союзе песни представляют собой откровенную «халтуру» и резко отличаются от его подпольных песен, принесших ему славу, ибо в отличие от печального Окуджавы, которого достаточно лишь немного подправить, чтоб он оказался приемлемым, песни Высоцкого совершенно немыслимы в рамках советского официального искусства. Герои его песен — изгои, люди советского дна, люди с изломанными жизнями, люди надломленные, проститутки, воры, пьяницы, картежники, неприкаянные бродяги, базарные торговки, заключенные, попавшие в тюрьму ни за что, как, например, тот несчастный, что разоткровенничался в купе поезда с соседом, который оказался стукачом («Песня про попутчика»), или как другой несчастный, посаженный в сумасшедший дом («Песенка о сумасшедшем доме»). Высоцкий, ведя речь от первого лица, умеет с большим мастерством передать интонации, манеру выражаться, психологию людей этого мира.

Сижу я в одиночке, жду от силы пятерик,
Когда внезапно вскрылось это дело,
Пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик,
Сказал: «Не миновать тебе расстрела».


Бесшабашность и отчаянная удаль в безвыходных ситуациях, мужественная стойкость и мрачный «оптимизм висельника», бодрость в несчастье, энергичный тон придают песням Высоцкого привлекательность, притягивающую особенно молодежь. Даже в тех песнях, в которых Высоцкий говорит об усталости и разочарованности во всем, не слышится ни жалобы, ни ноющей тоски, а есть скорее некий «надрыв»:

Сыт я по горло, сыт я по глотку.
Ох, надоело мне петь и играть!
Лечь бы на дно, как подводная лодка,
Чтоб не могли запеленговать.


В. Высоцкий, быть может, наиболее многосторонний по темам и жанрам поэт-песенник: широко известны его остроумнейшие сатирические песни, в которых он предстает перед нами смелым гражданским поэтом («Валютный магазин», «Антисемиты», «Песня про уезжающих за границу и возвращающихся»... и т. п.), интересны его песни-сказки ("Сказка про дикого вепря», «Про нечисть» и т. п.).
В других своих песнях, таких, как, например, «Тихорецкая», «Песня о нейтральной полосе», «Холода», — В. Высоцкий как лирик достигает высот подлинной поэтичности.
Тщательной отделкой деталей и тонкой нюансировкой отличаются песни популярного поэта Юлия Кима. Горечь, уничтожающая ирония и необыкновенная смелость высказываний придают его песням исключительную остроту, отчего многие из них долгое время распространялись как анонимные (предосторожность далеко не лишняя).

Негде яблочку упасть
среди родного блядства.
Эх, советская ты власть,
равенство и братство!


Политические репрессии властей — одна из основных тем Кима:

Судье заодно с прокурором
Плевать на детальный разбор.
Им лишь бы прикрыть разговором
Готовый уже приговор.

(«Юридический вальс»).

Об обысках в домах интеллигентов говорится в остроумной песне «Шмон», о суде над Гинзбургом и Галансковым — в песне «Мороз трещит, как пулемет»:

На весь на образованный
Культурный легион
Нашлась лишь эта горсточка
Больных интеллигентов
Вслух выразить, что думает
Здоровый миллион.


Более общие и более глубокие размышления о сегодняшней России — в замечательной песне «Моя матушка Россия пошла утром на базар».
Ким умеет дать совершенно неожиданный и эффектный поворот фразе, и эти остроумные проделки его неизменно вызывают дружный хохот аудитории, как, например, неожиданный поворот известной детской песенки:

Тра-та-та, тра-та-та
Волокли в тюрьму кота,
Чижика, собаку,
Петьку-забияку,
Обезьяну, попугая,
Вот компания какая.
Вот кампания какая
Была проведена.


Очень широко известны песни Иосифа Алешковского, но гораздо менее известен сам автор, ибо многие его песни распространяются как анонимные. Так, например, вся страна знает его знаменитую «Песню о Сталине», но мало кто знает, что Алешковский ее автор, и песня эта считается народной, фольклорной:

Товарищ Сталин, вы большой ученый,
Во всех науках знаете вы толк,
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ только брянский волк.
За что сижу, воистину не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы.
...Я это все, конечно, понимаю,
Как обостренье классовой борьбы.
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра.
Вы здесь из «Искры» раздували пламя,
Спасибо вам, я греюсь у костра.


Живой юмор, этакий швейковский, делает эту песню действительно похожей на народную и популярной как народная. Очень популярна также остроумная ироническая песня Алешковского «Советская пасхальная»:

Смотрю на небо просветленным взором,
Я на троих с утра сообразил.
Я этот день люблю, как «День шахтера»,
Как праздник наших Воруженных сил.
Под колокольный звон ножей и вилок
В лицо ударил запах куличей,
Как хорошо в таком лесу бутылок
Увидеть даже морды стукачей.


Поиздевавшись над казенными, мертвыми официальными советскими праздниками, автор заканчивает неожиданно светлой пафосной нотой, видя возрождающуюся в обществе христианскую человечность:

Так расцелуемся с тобой, прохожий,
...Мы на людей становимся похожи.
Давай еще: «Воистину Воскрес.»


Популярны песни Алешковского «Окурочек» и «Лесбиянская».
Широко известны также песни подпольных поэтов Е. Клячкина, Ю. Визбора, Анчарова, А. Городницкого, А. Егорова, Л. Фрайтера, Ю. Кукина, А. Дулова. Огромно количество молодых, еще малоизвестных поэтов-менестрелей, и число их все время растет. Они поют как свои собственные песни, так и песни народные, современный советский фольклор. В первую очередь — остроумные и злые народные частушки. В этих частушках, как и в анекдотах, раскрывается народное сознание, отношение народа к власти и степень понимания происходящего. Чего стоит, например, лаконичное и насмешливое определение своего отношения к новому правителю:

С неба звездочка упала,
Чистая, хрустальная,
Мы Хрущева полюбили,
Как родного Сталина.


И затем в другой частушке, сочиненной после его падения:

Удивили всю Европу,
Показали простоту,
Десять лет лизали жопу,
Оказалось, что не ту.
Но народ не унывает,
Терпеливо съезда ждет,
Знает, партия родная
Ему новую найдет.


Или отношение к советскому режиму вообще:

Всем хорош советский герб:
Есть в нем молот, есть и серп —
Хочешь жни, а хочешь куй,
Все равно получишь х...


Но центральное место в сегодняшнем советском фольклоре занимают, конечно, лагерные песни. Для понимания русской народной души, для понимания судьбы русского народа этот фольклор дает неоценимый материал. Многие из этих песен, разумеется, далеки от художественного совершенства, но именно в этом их прелесть. В этой безыскусственной неуклюжести непосредственно и искренне раскрывается характер простых многострадальных русских людей. Когда слушаешь песню:

Как вспомню тот Ванина порт
и вид пароходов угрюмый,
как шли мы по трапу на борт
в холодные мрачные трюмы...


так и слышишь голоса певших ее, тех миллионов, что отправлялись в пароходных трюмах умирать на Колыму.
Подлинного, сурового трагизма исполнена песня:

Идут на Север срока огромные,
Кого не спросишь — у всех Указ.
Взгляни, взгляни в глаза мои суровые,
Взгляни, быть может, в последний раз...


Лихое отчаяние и неунывающая удаль в песне:

Ах, приморили, гады, приморили,
И загубили молодость мою...


Или в песне:

Это знает только темный лес,
Сколько там творилося чудес:
На пеньки нас становили,
Раздевали и лупили.
Ах, зачем нас мама родила!


Бодрый комизм и юмор слышится в песне «А на дворе чудесная погода» или в знаменитой сатирической песне «Отец мой — Ленин, а мать — Надежда Крупская».
Но в большинстве песен, конечно, безысходная печаль и горькая жалоба:

Новый год, порядки новые,
Колючей проволокой наш лагерь окружен,
Со всех сторон глядят газа суровые,
И смерть голодная нас всюду стережет.
Новый год — Москва во мраке спит,
А я по пояс в снегу обледенел...


И как редкий проблеск надежды — вдруг энергичная, захватывающая своим мужественным порывом песня, придававшая силы несчастным и обреченным:

Это было весною, зеленеющим маем,
Когда тундра одела свой лиловый наряд.
Мы бежали с тобою, опасаясь погони,
Ожидая тревоги и криков солдат.
По тундре, по широкой дороге,
Где мчится скорый Воркута — Ленинград.
Дождь мне капал на руку и на дуло нагана,
ВОХРа нас окружила: «Руки кверху!» —кричат,
Но они просчитались, окруженье пробито,
Кто на смерть смотрит смело, того пуле не взять.
Мы теперь на свободе, о которой мечтали,
О которой так много в лагерях говорят.
Мы теперь на свободе, нас теперь не поймают,
Нас теперь не настигнет автомата разряд...


О некоторых песнях известно, в каких местах они возникли и где первоначально пелись. Таковы, например, «Колымский гимн» («Я живу близ Охотского моря»), «Тайшетский гимн» («Привезли на бани сгрузили там») и знаменитая песня о Таганской тюрьме:

Таганка — все ночи, полные огня,
Централка — за что сгубила ты меня?
Таганка — я твой бессменный арестант,
Погибли юность и талант
в стенах твоих.


Современный советский фольклор как нельзя лучше говорит о том, что за фальшивым фасадом подспудно теплится народный дух и народное творчество. Но это — тема другой книги. Исследование современного русского фольклора, всех его жанров, всех вариантов одной и той же песни, по-разному звучавшей в разные годы и в разных местах, — такой труд рассказал бы нам многое о подлинной, неумирающей жизни народа.
__________________
Мы никогда у сильных не просили,
Не жили в долг, не пели на заказ...
(В.Туриянский)
electrik вне форумаМужчина  
Вверх
Ответ

Навигация
Вернуться   Музыкальный Огонек > Форум > РУССКИЙ ШАНСОН, АВТОРСКАЯ, ВОЕННАЯ ПЕСНЯ > Авторская песня

Опции темы

Ваши права в разделе
Вы не можете создавать новые темы
Вы не можете отвечать в темах
Вы не можете прикреплять вложения
Вы не можете редактировать свои сообщения

BB коды Вкл.
Смайлы Вкл.
[IMG] код Вкл.
HTML код Выкл.







Текущее время: 13:11. Часовой пояс GMT +4.

    Для правообладателей -Обратная связь    Главная   Форум    Архив    Вверх 

Индекс цитирования Яндекс.Метрика

Copyright ©2004 - 2024, Музыкальный огонек - Русский шансон.

Powered by vBulletin® Version 3.8.9
Copyright ©2000 - 2024, vBulletin Solutions, Inc. Перевод: zCarot