Показать сообщение отдельно
Старый 31.01.2014, 08:34   #3
pradedushka
Почтенный
 
Аватар для pradedushka
 
Группа: V.I.P.
Регистрация: 23.05.2005
Последний визит: 17.05.2020
Сообщений: 312
Поблагодарил(а): 709
Поблагодарили: 2,618

Годы лишений и страданий.

Приближался самый тяжелый период в жизни Александра Владимировича Варламова.
Осенью 1942 года руководство музыкальными коллективами вызвало Александра Варламова и поручило ему создать джазовый ансамбль западного типа для обслуживания моряков и военнослужащих союзников, которые прибывали в наши северные порты Архангельск и Мурманск с морскими транспортами , на которых союзники, американцы и англичане, доставляли в Советский Союз продовольствие, вооружение, боевую технику, боеприпасы, автомобили, самолеты и другие военные товары.
Вскоре Александр Варламов собрал прекрасных музыкантов , почти все они были с консерваторским образованием. Они читали прямо с листа, технических трудностей для них не существовало. Программа была сугубо западная, главным образом из английских, американских и французских песен и мелодий. У ансамбля была певица Нонна Полевая-Мансфельд, прекрасно владевшая английским и французским языками и исполнявшая модные западные песенки.
Состав ансамбля был главным образом струнным. Три скрипки, альт, виолончель, контрабас, два фортепьяно, ударные и лишь один духовой инструмент альт-саксофон, на котором играла жена Александра Владимировича, Ксения Александровна.
-"Это был лучший оркестр, которым я когда-либо руководил- вспоминал Варламов. Это было что-то новое, именно с оркестровой точки зрения. Смычковый состав, но не салонный , а джазовый., играющий настоящий свинг. Если духовики в тогдашнем джазе были по большей части самоучками, хоть и талантливыми, то скрипачи "Мелоди-оркестра" имели консерваторскую подготовку. Это были музыканты высокого класса. Они научились свинговать и очень любили этот оркестр. В его звучании было столько красок. У нас было много подражателей. Единственным, пожалуй, кто по настоящему перенял технику джазовой аранжировки смычковой группы, был наш пианист Валентин Воронинский. Одно время в оркестре играл даже будущий руководитель эстрадно-симфонического оркестра Радио и телевидения Юрий Силантьев . К сожалению, записей этого прекрасного коллектива не сохранилось.
4 января 1943 года, незадолго до своего ареста, через Музфонд СССР Варламов в числе других артистов сдал личные денежные сбережения на постройку танка «Советский композитор».
Александр Варламов с увлечением репетировал со своим "Мелоди-оркестром", шлифуя программу и готовясь к выезду на гастроли на Север.
В программе "Мелоди-оркестра" были английская песня "Типерери", пьеса композитора Рея "Солнца луч", популярная танцевальная пьеса "Чичисбей", джазовая композиция "Встреча" с пантомимой и танцами, песня " My Lady " Сэма Покрасса из музыкального фильма "Три мушкетера" и другие американские, английские и французские мелодии, джазовые аранжировки Варламова. Ансамбль дал десятки концертов в Архангельске, Мурманске, Кирове, Кандалакше. На английских и американских кораблях . В дальнейшем гастролировал в Ижевске, Челябинске, Свердловске и других городах Урала и Сибири, но уже без своего руководителя.

Вот однажды, в репетиционный зал вошли два скромно, аккуратно одетых товарища. На две минуты вдруг погас свет . Эти двое подошли к Варламову и тихо и вежливо предложили ему последовать за ними для выяснения кое каких вопросов.
Примерно до 1986 -87 годов Варламов уклонялся от разговоров на тему ареста и тягостных лет , проведенных в тюрьмах и лагерях. Во всяком случае не любил акцентировать на них внимание, как и большинство людей, прошедших тюрьмы и лагеря, подвергшихся репрессиям во времена сталинского режима. Несмотря на то, что они все были официально давно реабилитированы , только после 1985 года, когда была объявлена перестройка и провозглашена всеобщая гласность, началась по настоящему широкая кампания в прессе, на радио, телевидении по разоблачению палачей своего народа, опубликованию скрывавшихся до поры материалов и документов. По свидетельским показаниям бывших репрессированных , кто выжил и сохранил в памяти все издевательства, унижения и пытки, творившиеся над ними, кто претерпел ужасные лишения в нечеловеческих условиях , созданных для своих граждан руководством страны победившего социализма.
Александр Владимирович Варламов рассказывал о том , что ему довелось претерпеть в то далекую зиму военного 1943 года, когда он собирался , буквально через несколько дней, выехать на гастроли со своим оркестром в Архангельск, Мурманск и другие северные порты, где должен был состоятся ряд концертов для союзников, прибывающих в составе , так называемых, "конвоев". Караванов судов с военными грузами и вооружением. Но самого Александра Владимировича поджидал уже другой конвой.
В Интернете ходят несколько версий ареста Варламова и причин его задержания.
Вот , например, следующая.
1. Согласно легенде, знаменитый джазмен Александр Варламов пострадал в годы репрессий после выпуска пластинки с записью фокстрота под названием «Иосиф». Интересна история записи этой пластинки.
Музыкальная пьеса "Иосиф" Сэмми Кана и Саула Чаплина была сыграна оркестром по заказу Государственного радиокомитета под управлением Александра Варламова. А произошло следующее. Оркестром Александра Цфасмана уже была записана в 1939 году эта пьеса под названием "Джозеф". В оригинале же она называется "Иосиф". Варламов решил вернуть пьесе прежнее, истинное название. Пластинку записали на экспериментальной фабрике пластинок в, так называемом, гибком варианте на виниловой основе. Выпускали такие гибкие диски в 30-х годах. Она поступила уже в продажу, но на другой день прибежал обезумевший от страха редактор и распорядился тут же изъять все экземпляры пластинки из обращения.
-"Как, что вы наделали? Что вы сыграли? Это про кого , про НЕГО?"
Иосиф, это имя в советской стране в то грозное время принадлежало только одному человеку. А Варламов еще оставил в середине пьесы место для импровизации на скрипке, в еврейской национальной манере, исполненной Борисом Колотухиным. Пластинку тут же изъяли из продажи, из обращения. Матрицу уничтожили.
2. Вторая легенда.
По результатам оперативно-розыскных мероприятий НКВД СССР
23 декабря 1942 года органами милиции в Москве в собственной квартире был задержан рядовой музыкальной команды 99 запасного полка пианист С.
Во время обыска под его кроватью обнаружили ламповый радиоприемник «Т-6» с динамиками и наушниками. Как выяснилось, юноша, которому исполнился 21 год, в I октябре 1941 года вместе с товарищем, тоже военнослужащим музкоманды, намеренно отстал на марше во время следования части из окрестностей подмосковного города Ногинска и добрался до Москвы.
Дезертир в течение 14 месяцев скрывался в комнате за ширмой, никуда не выходил и тайком слушал радиоприемник, который ему выменяли у одного бывшего радиоспециалиста на патефон и 40 пластинок. В случае появления в комнате по¬сторонних лиц он прятался под кроватью.
В тот же день С. был допрошен военной контрразведкой на Лу¬бянке. Среди тех, кто знал о его дезертирстве из армии, он в первую очередь назвал, помимо родителей, своих школьных друзей. В конце первого допроса следователь затронул вопрос о радиоприемнике и возможном прослушивании радиопередач на русском языке.
«Из протокола от 23 декабря 1942 года:
Вопрос: Кто знал о наличии у вас радиоприемника и о том, что вы слушаете передачи?
Ответ: Отец, мать, П., Ч. и Вар¬ламов. Последний узнал о наличии у меня приемника от Ч. Кроме то¬го, слушали радиопередачу джазо¬вой музыки из Лондона Варламов и Ч..
7 января 1943 года контрразведчики допросили и Ч. Последний свое недоносительство объяснил антисоветскими взглядами, но при этом начал перечислять знакомых, якобы разделявших такие убеждения.
Он заявил: «С Варламовым Александром Владимировичем я познакомился в 1939 году. Он в то время руководил джазом. Антисоветские высказывания Варламова начались с того, что он превозносил заграничную музыку, заграничные ноты. Всячески ругал и поносил советское искусство и советские музыкальные организации. После начала войны Варламов радовался каждой победе немцев, с нетерпением ожидал их прихода в Москву и собирался открыть свой "Мюзик-холл". Варламов неоднократно подчеркивал, что жена его немка и тем легче будет ему при немцах занять соответствующее положение".
Получив такой сенсационный материал на известного в стране деятеля искусств, следователь начал следующий допрос Ч. 9 января, с уточнения его практических действий в борьбе с советской властью. Подследственный «сознался» в намерениях создать с приятелем П. русскую националистическую партию молодежи к приходу немцев в Москву.
Вопрос: Что вы можете еще показать о контрреволюционной деятельности Варламова?
Ответ: Варламов мне рассказывал. что в конце октября 1941 года он вместе со своей женой Эммой Антоновной, по национальности немкой, выезжал к себе на дачу на ст. Ильинская, где прожил около двух недель, ожидая прихода немцев. Пребывание на даче Варламов объяснял тем, что в дачных условиях легче и безопаснее перейти на сторону немцев, так как там не будет сильных уличных боев.

По ордеру НКВД СССР 167 A.B. Варламов и его жена были арестованы у себя на квартире в Москве в ночь с 17 на 18 января 1943 года и доставлены в Лубянскую тюрьму в 1 час 20 мин.
Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 24 июля 1943 года A.B. Варламов был за¬ключен в ИТЛ сроком на 8 лет, считая срок с 17 января 1943 года. Супруга Эмма Антоновна осуждена также на 8 лет ИТЛ, а остальные 7 человек, проходящих по этому делу, — на 5 и 10 лет лагерей.
Назначенный срок Александр Владимирович отбывал в Ивдельлаге

3. Третья версия.
И все же я склоняюсь с третьему варианту причин ареста Варламова, о котором рассказывал Алексей Щербаков, длительное время друживший с Александром Владимировичем. И, конечно, очень важно то, что рассказывал сам Варламов в беседах с Алексеем Щербаковым. Эти беседы были записаны на магнитофон. Живой голос композитора еще сильнее дополняет простое журналистское слово.
Рассказывает Александр Владимирович Варламов.
-"1937 год это страшный год. К счастью он меня не коснулся, потому что я был как-то в стороне от всего. Занимался своим оркестром и на эту тему почти не разговаривал. Ничего не могу сказать о 37 годе, кроме того, что это была жуткая атмосфера.
Но 1943 год коснулся меня непосредственно. Как это случилось .
Я репетировал со своим любимым "Мелоди-оркестром". Задача у нас была такая, чтобы обслужить английский и американский флот, который был у нас на Севере, конвой. У нас была певица Полевая-Мансфельд, которая пела по- английски, по- французски те песенки, которые я оркестровал для "Мелоди-оркестра". Кроме того, что мы выступали на открытых концертах, мы выступали и в Колонном зале Дома Союзов. Много раз выступали в Доме ученых. Все время готовили репертуар, чтобы поехать на Северный фронт. Репетировали мы в клубе Ногина, в полуподвальном помещении.
Как -то во время одной репетиции вдруг гаснет свет , как будто выключили пробки. Ко мне в темноте подошли два человека и говорят -"Мы вас просим пройти с нами".
Когда мы вышли в коридор, где уже был свет, я увидел, что это два военных. Они сказали, что поедем ко мне на квартиру. Что им надо со мной поговорить. Говорить, так говорить.
Я говорю, может быть поговорим здесь. Нет, здесь неудобно. Поедем к вам. У меня не сработало даже предчувствие. Настолько я был далек от мысли, что это касается меня. Приехали домой, они начали обыск. Я спрашиваю, что вы ищите?
- "То, что нам надо, то и ищем".
Стали вытаскивать все мои рукописи, уже подобранные ноты, программы для Госджаза, текущие работы. Все это свалили в одну кучу на пол . Ноты разлетелись. Они ходили по ним, топтали их. Тут я понял, что с ними я ни о чем не договорюсь. После обыска, в результате нашли только одно. Это был немецкий журнал , который выходил у нас , московское издание. В нем была фотография Риббентроп и Молотов.
-"А это кто такой?, я говорю -Молотов. А это, мы вас спрашиваем, кто это?
-"Это Риббентроп. Ага!!!.
Вот было единственное, что было предъявлено.
Возможно, они считали, что я так люблю Риббентропа, что храню этот журнал? Больше у них других поводов не было.
Дальше -"Возьмите , что у вас есть ценного.
-У меня нет никаких ценностей.
-Ну, часы у вас есть? Возьмите часы.
У меня была кошка. Мне некому было ее оставить. Я попросил отнести кошку соседям.
-Ничего не надо. Вернетесь и покормите вашу кошку.
-Мы вышли. За нами вышла и кошка. Они заперли дверь и поставили на нее пломбу. Посадили в легковую машину "Эмочку". Я жил на Сверчковом переулке (до 1922 года — Малый Успенский переулок), на Покровке.
Военные сели по бокам от меня и приехали на Лубянку.
Мы приехали на Лубянку, въехали в железные ворота. Я вошел под их охраной в первое помещение . Там я услышал страшный , нечеловеческий крик из какой-то другой комнаты. Где-то совсем ря¬дом. Такого я никогда прежде не слы¬шал. Мне стало страшно. А веселый мужской голос спрашивал: «Слышишь? Ха-ха-ха! Ты слышишь?» Я подумал, что разыгрывается какой-то спектакль. Разве нормальному человеку могло прийти в голову, что одним из любимых развлечений следователей было позво¬нить приятелю и дать послушать крики жертвы?!
Я думал, что это специально делается, чтобы травмировать человека. Наверно, так оно и было. Все сводилось к тому, чтобы человека взять и уничтожить в нем все человеческое. Морально подавить.
Первый допрос был коротким. Поразили слова следователя: "Вы не в милиции, а в НКВД. Здесь вы можете говорить все: о ком угодно и о чем угодно, даже про Советскую власть. Но должны сказать и то, в чем вы перед ней виноваты! Всего хорошего, идите в камеру и там подумайте!" Угрожающе: "Подумайте!".
Мне это настолько неприятно вспоминать. У меня к этому какое-то отвращение, неприятие. Это невозможно передать. То, что происходило дальше, все это было подавление личности, всего человеческого на протяжении всего времени , что я находился там, порядка нескольких месяцев. Начиналось с личного "шмона", обыска. Раздевали догола и искали везде, где только было можно. Может быть там какая-нибудь таблетка спрятана, какая-нибудь бумажка. Стояли молчаливые люди в серых халатах, ничего не говорящие. Они презрительно показывали жестами , очень жестко, что надо делать. Это была своего рода фабрика, в которой все процессы были строго регламентированы. Все было предусмотрено заранее. Это была машина, которая как по шестеренкам передавала заключенного от одного к другому. Как вы входили, как выходили, как становились к стенке лицом, чтобы вы ничего не могли видеть., что происходит сзади вас. Хотя там, наверно, ничего особенного и не происходило. Этим лишний раз доказывали, что вы ничтожество. С вами можно сделать что угодно. Хотим, поставим на колени, захотим, поставим лицом к стенке. Хотим, чтобы вы держали руки вытянутыми в течении часа, двух, трех. Кто-то сказал, что все эти методы из гестапо. Говорили, что даже приезжали какие-то инструктора гестапо, которые им все это поставили. Все это было по - режиссерски продумано. Эти люди были специально подобраны. Это была школа следователей. Никто из них не делал, как бы пришлось. Все было расписано.
Досмотр закончен и я в камере. Оказалось нас там человек восемь. Больше других за¬помнился красный командир Эрнабек, его рассказы о гражданской войне, о том, как брал Степанакерт. Он очень любил Илью Оренбурга и даже псевдо¬ним себе взял — Эренбург. Однажды уходил из камеры в полной уверенно¬сти, что его освобождают, еще сказал мне: «Выйдете на волю, пишите по адресу — Степанакерт, Луговая, во¬семь». Как странно, адрес этот врезал¬ся в память на всю жизнь. Думаю, Эрнабека расстреляли.

Поначалу у меня было ощущение интереса к происходящему. Я иногда думал, что человек должен это испытать. Если бы я это не испытал, то я наверно, что -то в жизни пропустил. То, что был такой стресс , такая мясорубка, может быть это меня и спасало. Если бы я поддался этому угнетению и думал бы , что меня угнетают, это было бы хуже"

В период правления Сталина не было и не могло быть никаких антисталинских произведений по известным всем причинам. Допускалось только восхваление и превознесение. И все же, по мнению некоторых людей, такие два произведения существовали и имели открытое и свободное хождение.
Первое - сказка для детей в стихах Корнея Чуковского -"Тараканище". Помните -"Испугалися звери усатого. Чтоб ему провалиться , проклятому".
Второе - шуточный фокстрот "На карнавале" Александра Варламова на слова поэта Николая Коваля. Чьи именно усы торчали под обаятельной маской на карнавале советской жизни, догадывайтесь сами.
В деле сохранились его записки и жалобы, три из которых были адресованы начальнику следст¬венной части НКВД и одна на имя наркома. Складывается впечатле¬ние, что в начале выпавших на его долю испытаний Александр Варла¬мов еще надеялся на благоприят¬ный исход дела, так как никакой вины за собой не чувствовал. Александр Владимирович обра¬тился с просьбами о передаче ему в тюрьму продуктов из опечатан¬ной квартиры, а также, по возмож¬ности, и от проживавших в Москве родственников своего отчима, профессора 1-го МГУ М.Е. Малиновского.
Может быть, это выглядело наивно, но Александр Варламов во время следствия затребовал в камеру пару лакированных ботинок, 6-8 пар носков, черный пиджак и жилет к нему, черные в полоску брюки, три сорочки (2 белые с пикейной грудью), каракулевую шапку, полотенца, носовые платки, простыни и другие предметы туалета. При этом еще кофе и спички. Он как будто бы жил в другой реальности. Что удивительно - эти просьбы не остались без удовлетворения.

Опись передачи К. А. Загаринской для А. В. Варламова в Бутырку. Октябрь 1943 г.

Теперь все знают, что в застенках НКВД пытали людей. Прошел через это испытание и Варламов.
-" Была такая пытка. Ставили к стенке. Потом одевалось что-то вроде хомута и начинали вам стягивать грудь. Так, что начинали трещать кости груди. Все завинчивают, завинчивают, завинчивают. И все время вопросы- "Ну, как вы себя чувствуете? Может быть вы теперь скажите."
Стоишь как бы между двух досок. Спина прижата к стене, а на груди пресс.
Ощущение было такое, что не то что задыхаешься, а как будто ты попал в завал дома и на тебя упала плита. Ты не можешь выбраться из под нее. Прежде всего ощущение страха. Чувствуешь, что сейчас могут переломиться все ребра и дикая боль. Все для того, чтобы человек сказал -"Что вы хотите чтобы я вам сказал? Ну, напишите сами". Все время шли провокационные вопросы..
-" Меня допрашивал майор, молодой еще человек. Я долго помнил его фамилию. А вот про¬курора не забыл по сей день - Воронов. Часто устраивались перекрестные до¬просы. Как-то пожаловал для этого бук¬вально мальчишка, хорошенький такой, черноволосенький, нахальный. Пыта¬лись меня запутать.
Допросы проводились обычно поздно вечером. И, знаете ли, иногда даже рад бывал, когда вызывали, — так тягостно было в камере от своей беспомощности, бессилия, так хотелось верить в какую- то отдушину... Следователь мой иногда звонил по телефону домой: «Машенька, здравствуй! Да нет, не скоро — у меня тут сидит один подлец. Ну, как там у вас? Что на столе?» И начинал перечи¬слять закуски. Это при голодном-то человеке".

-"Мне запомнилась такое. Следователь хотел прикурить папиросу. Вынул зажигалку, а она не зажигается.
-"Черт знает, что за производство. Наши зажигалки не зажигаются. Как вы смотрите на это дело. Я молчу. Ну, что я должен был сказать? Да, у нас производство скверное. Это уже вам минус. Это уже предлог с чего начать.
У нас в камере сидел истопник театра. Ему предъявили обвинение в том, что он , если бы пришли немцы , то он бы возглавил правительство. Но он же истопник, он из деревни. Но ему пришлось , в конце концов, это признать. Его стали вызывать и допрашивать всю ночь.
-"А кто должен быть премьер министром? Назовите фамилию. А кто должен быть министром внутренних дел? Назовите фамилию.
Его выматывали и он терялся. Ему приходилось придумывать фамилии. Придумывать каких-то своих знакомых людей. А у них была такая задача. Каждый заключенный человек должен был дать четыре фамилии. Вы представляете, какой это был конвейер. Каждый названный человек шел на заметку. И надо было об этом человеке что-то сказать.
Вот такой-то с бородой, любит курить такие-то папиросы. Какие-то маленькие, дурацкие сведения. А потом, когда брали этого человека, ему говорили, что мы о вас все знаем. Вы курите такие-то папиросы. Почему-то вы сейчас бритый, а раньше вы носили бороду. Мы все о вас знаем. На самом деле они ничего не знали. Это был абсолютный фарс. Они создавали впечатление, что они вездесущи. Это наука, которую им преподавали в школе.
Если человек упирается, то вызывали двух бугаев и с одного конца кабинета в другой конец швыряют. Футбол. Делали это и со мной. Били и по голове.
Я прекрасно понимал, что стоит назвать хоть одну фамилию, завтра же этот человек будет сидеть. Поэтому, решив «сознаваться», все брал на себя. «Кто должен был стать директором мюзик-холла после захвата фашистами Москвы?» — спрашивал следователь. Отвечал: «Я».—
«А художественным руководителем?» — «Тоже я».
—«А дири¬жером?» — «Я!».
«А где должен был быть организован мюзик-холл?»
— «Да здесь, где мы находимся, на Лубянке»,—закричал я от отчаяния и сознания полного идиотизма происходящего. Я сам должен себе выдумывать обстоятельства «дела», которого не было.
- Простите, вас били?
- Били повсюду. Зубов я лишился сразу, на Лубянке.
Помню, еще там , на свободе, кто-то в ресторане Дома композиторов рассказывал, что Генрих Густавович Нейгауз вернулся из Лубянки без зубов. Я ужасался: "Как же так! Такой уважаемый человек! Такой музыкант!"
А когда выбили мне, понял, что человек здесь не имеет никакой цены. Но самая страшная тюрьма была Лефортовская -пыточная. Среди заключенных ходила версия, будто еще до войны пыточных дел мастеров там консультировали гестаповцы.

И безразлично уже было — подписывать или не подписывать ту ересь, что подсовывают. Я, например, подписал, отказавшись даже читать. А прокурор Воронов при этом, нагло улыбаясь, спросил: «Надеюсь, вы никаких претензий к следствию не имеете?»
Было удивительно то, что непонятно, для чего это все делалось. Для чего мне, молодому человеку, в самом расцвете жизни, расцвете творчества, зачем это нужно? Об этом никто не подумал . Ведь в этом заключается жизнь человека, который мог бы принести какую-то пользу. Да даже не в пользе, ведь это жизнь человеческая. Как же так можно изуродовать ее? Изуродовать все . Как можно выбросить из жизни? Все -таки 13 лет у меня потеряно. Самого лучшего, продуктивного времени. За ради чего? Ради того, что им надо было придумать какой-то версию, на основании которой человеку дать срок. Какие только не выдумывались обвинения".

Александра Владимировича об¬виняли в желании готовить концертную программу для немцев, почему-то следователи были уверены, что немцы будут в Москве. Или побег за границу, что равно предательству Родины.

-«Нам известно, что вы собираетесь бежать за границу на английском крейсере».

- "Последней моей инстанцией была Бутырская тюрьма. Меня там вдруг посадили в одиночку. Что бы могло это значить? Тревожно. Ночью под окном раздавались выстрелы, залпы -во дворе расстреливали. Утром на прогулке заметил - вся стена пробита пулями. На Лубянке то обычно стреляли в затылок, неожиданно, когда человек шел по коридору.
- Долго вы томились в этой страшной одиночке?
- Недолго. Не выдержал, позвал надзирателя: "Не могу больше слышать по ночам выстрелы. Переведите в другую камеру". Повели меня из одиночки вниз по лестнице, по длинному коридору -предчувствие плохое. Вывели в большой центральный двор. Я обмер - человек двадцать с автоматами стоят полукругом. Как сквозь сон услышал команду: "Направо! К стене лицом!". Повернулся лицом к стене и вдруг мне стало все абсолютно безразлично. Не страшно. Хотя я понимал, что это - конец. Сколько там простоял, не помню. Слышу: "Повернись! Направо!". Меня буквально втолкнули в какую-то дверь, протащили по коридору, наконец, я оказался в камере набитой людьми. Что это было? До сих пор не знаю. Кто отменил расстрел? Почему?"
Спустя какое-то время, буквально на маленьком продолговатом листочке я прочитал приговор Коллегии Особого совещания (тройка) .
-"Мне было предъявлено обвинение по статьям 58-10, 58-11.
Статья 58-10 это контрреволюция , антисоветские, контрреволюционные настроения, а статья 58-11 это значит, что вы не один , а кто-то еще был замешан в это дело. "
- Но все-таки что произошло? Из-за чего вы оказались на Лубянке?
- Донос. Я знал кто предал меня. Был у нас в оркестре один "черный человек", виолончелист. Говорят, сам хвастался, что за меня ордер на машину получил. Счастье его, что не дожил до моего возвращения.
В голодное время я помог этому музыканту . Поделился с ним картошкой, хранящейся у меня на даче. Кроме меня и него, об этом никто не знал.
И вдруг на следствии мне говорят об этом факте. Значит меня предал этот человек. Как можно было пойти на это?
- Я просил, что бы меня отправили на фронт в штрафную, какую угодно роту. Было ужасно чувствовать, что все люди воюют, а я сижу здесь, да еще с таким клеймом. Следователь говорят, ну, что ж , пишите. Отвели меня в каморочку. Вот чернила, перо , бумага. Чернила не пить, перья не глотать.
Я написал Берии -" прошу дать мне возмож¬ность со всем советским народом непосредственно участвовать в Отечественной войне в защите моей Родины от ненавистного врага. ".
Но никакого ответа. Отказ. Это эмоциональное письмо следователем было просто приоб¬щено к делу, но строчка с просьбой направить на фронт кем-то под¬черкнута карандашом.
Там была такая пытка. Вас вводили в камеру, которая очень сильно нагревалась. Там была температура -60. 70, 80 градусов, не знаю, но очень высокая температура. Такая, что кожа лопается. Через определенное время пускается холодный , отчаянно холодный воздух. Ледяной. Один раз я это испытал. Это страшно. А некоторые это испытывали несколько раз. Когда кончается эта процедура вас отправляют полуживого, полумертвого в камеру.
На Лубянку меня привезли в январе, а к осени я попал в лагерь. Лагерь вас приучил к тому, что вы зек, ЗК, заключенный. Вы подписываетесь -"зк А.Варламов". Человек, выброшенный из общества".

После вынесения приговора Александра Владимировича отправляют в Ивдельлагер на Северном Урале.
Ивдельлаг был организован в 1937 году. Управление Ивдельлага дислоцировалось в городе Ивдель. 1 января 1939 года здесь содержалось 20162 человека, 1,54% от всех “лагерников” СССР. На 16 декабря 1951 года Ивдельлаг состоял из 15 лаготделений, включавших 47 лагпунктов.
Везли туда в так называемых столыпинских вагонах, с зарешеченными окнами. В те годы их цепляли почти к каждому пассажирскому составу.

-"Потом пересылки. Свердловск, Челябинск. Довели нас до лагеря. Поставили перед воротами на колени, чтобы не разбежались. Да куда бежать? Кругом тайга, настоящая, глухая".

Ивдельлаг специализировался на заготовке леса для военной промышленности. Лесоповал, обрубка сучьев, трелевка, штабелевка, погрузка - все это было тяжелой работой, требующей больших физических сил. Рабочий день длился 12 часов, выходных практически не было. Производственные нормы неимоверно высоки. Чтобы выполнить норму, не имевшим опыта работы в лесу людям приходилось работать до самой ночи.
И хотя опыт заготовки леса они приобрели довольно скоро, силы у людей таяли катастрофически. Скудная еда не восполняла затрачиваемую на тяжелейших лесозаготовительных работах энергию. Дневной рацион питания состоял из хлеба (800, 600 или 400 граммов в зависимости от выполнения нормы) и баланды - супа из мутной водички, в котором ничего кроме нескольких кусков свеклы или зерен овса не было. Лишь раз в месяц в суп попадало по 10 граммов жира на человека или остатки какой-нибудь рыбы.
По официальным оценкам с 1938 по 1946 гг. в Ивдельлаге погибло 30 тысяч человек. Ивдельлаг прекратил своё существование в 1951 году.

- "Сейчас многое уже забывается, проходит в воспоминаниях, как в тумане — ужасные бараки, грязные нары. Урки, шмон, вертухаи — жаргон. А тогда? Тогда первым делом — в медпункт. Да нет, не подлечить, а определить степень трудоспособности. Врач там был необыкновенный красавец-бессараб (вообще в этом лагере почему-то оказалось много бессарабов).
- Врач — из заключенных?
- Конечно. Даже начальником клуба для вольнонаемных служил бывший заключенный — Шевчук, скрипач, ученик Витачека. Над кроватью у него висела фотография Елены Фабиановны Гнесиной с дарственной надписью. Кстати, он владел бесценным сокровищем — скрипкой работы Гварнери! Когда меня приводили под конвоем в клуб, чтобы я мог воспользоваться фортепиано, Шевчук неизменно совал тайком котлетку или кусочек мяса... Но это все было гораздо позже. А тогда красавец-бессараб, знавший, что я — музыкант, поначалу решил меня госпитализировать, но, подумав, сказал: «Отправлю вас лучше на лесоповал, на вспомогательные работы: сучья подбирать, костры жечь...» Сперва меня даже досада взяла, но как он оказался прав!
В арестантском вагоне я ехал вместе с московским рабочим, токарем высокого класса, звали его Колей. Так вот уже в лагере я узнал, что он в больнице, и пошел проведать его. Оказалось, Коля не болен, а просто отлежаться хочет, не¬много силы сохранить. Через неделю он умер.
Значит, все-таки был нездоров? Представьте себе, нет. Обессилевшему, голодному человеку ни в коем случае в лагерных условиях нельзя ложиться. Это смерть. Организм перестает бороться. Так что врач знал свое дело.
Первым заданием было напилить дров для начальника лагеря. Сколько мы там могли напилить вдвоем с таким же бедолагой, без сноровки, практически без сил. Но нормировщик, увидев нашу «работу», вдруг сказал: «Ладно, что-нибудь сделаю — полный паек получите». Сам был из заключенных.
К концу пребывания в лагере, когда меня поставили нормировщиком на очень ответственном участке, понял, как много зависит от того, кто на этом посту. Со мною тогда в паре был экономист, польский еврей, маленький, худенький, но такого мужества, такого, обаяния человек — до сих пор его помню. Удивительной был доброты, сколько хорошего сделал заключен¬ным.
На лесоповале подружился я с замечательным ученым, биофизиком Александром Леонидовичем Чижевским, основоположником гелиобиологии. Работал он санитаром в медсанчасти, помню, таскал за собой какого-то барана, кровь которого использовали для вакцины от сифилиса. Когда я стал заниматься джазом, мне удалось взять Чижевского в костюмеры".

В колониях среди осужденных работала художественная самодеятельность. Лучшие артисты-заключенные, по инициативе начальника Управления И.И. Долгих, были собраны в лагерную агитбригаду при 9 ОЛПе. Руководителем назначили композитора и дирижера А.В. Варламова, а бригадиром – художника-карикатуриста и выступающего с пародиями М. Усааса. Руководил оркестром бывший главный дирижер московского театра оперетты А.А. Хмелевич. В его составе выступали известные в то время артисты, музыканты и композиторы: Г. Чехмахов – аккордеонист, М. Степанян – тромбонист,
А. Назарян и Тактаулов, Н. Ровнев и Суржиков – саксофонисты;
солист Большого театра СССР, баритон Д. Головин, певицы сестры Александровы, Л. Сидельникова из КВЖД, Е. Быстров – артист ленинградского ТЮЗа, актер Харьковского театра оперетты
А. Соколовский, танцовщица из Белоруссии М. Малиновская, Шамсутдинов – из театра оперы и балета г. Казани.
Танцевальную группу возглавляли Илларионов, искусствовед и драматург И. Багиашвили. Выступали виолончелист М. Гессель, скрипач Шевчук, певец Н.Н. Крейер, художник-декоратор Подрапатов, комики-пародисты Ижик и Кольцов, а также Стрельцов, Шевчук, Чернова, Арутюнов, Михайлов, Блехер, Калабухов и многие другие. Почти все они были осуждены по 58 статье. Этот коллектив постоянно выступал в клубе им. Дзержинского и в подразделениях Ивдельлага. В его исполнении можно было услышать и увидеть программы различных жанров в сопровождении большого эстрадного оркестра.

-"Начальник Ивдельлага Долгих. Это был высоченный детина. Приход его в зону надо было видеть! Появлялся он, ну, по крайней мере, как сам Сталин. Сначала шли охранники с автоматами, потом свита, только после этого — Долгих собственной персоной. Рядом с ним адъютант — записывать поручения его милости. Заместителем был некто Борисов. Вот он- то и вызвал меня: «Хотим, чтобы в лагере был оркестр. Поручаю это вам!» А во мне вдруг такой гонор взыграл: «Я оркестрами не занимаюсь!» Он опешил. Даже говорить стал как-то помягче: «Ну что вы тут ерундой будете заниматься, пропадете. В оркестре ведь и свободы будет побольше, и еды. Музыкантов я вам найду». Долго еще я артачился. Душа не лежала — какая уж там музыка в лагере. Но уговорили в конце концов, пообещав, что оркестр будет играть и для заключенных. Сейчас я даже благодарен за это: на какое-то время ожил, что, может быть, и спасло, дав дополнительные силы.
Музыкантов собирал по разным лагерям, для многих это было единственным способом выжить. Все заключенные. Двенадцать человек. По разным лагпунктам собрали, разрешили выписать из дома ноты и инструменты. Помню, например, был у нас саксофонист Суржиков, виолончелист Миша Гессель. Он совсем погибал от голода, до помойки дошел, а это — конец. Оркестр спас его. А однажды мне сообщили, что приедет из дальнего лагпункта Дмитрий Данилович Головин, еще недавно знаменитый солист Большого театра.

Дмитрий Данилович Головин

Потом выяснилось, что его тоже долго не могли заставить петь, не под¬чинялся приказу. Только узнав, кто бу¬дет руководить оркестром, согласился: мы были знакомы еще по Москве, встре¬чались в доме актрисы Малого театра Гондатти (я дружил с ее сыном).
Так мы собрались вместе: Головин. Чижевский, я и совершенно неизвестные мне музыканты, голодные, без сил, зачастую с возможностями ниже средних. Был среди них даже мальчишка-налетчик. Пожалела его начальница КВЧ (культурно-воспитательной части!): «׳Возьмите, может, исправится. Способный, чечетку хорошо бацает». Парнишка оказался музыкальным, научили его немного играть на саксофоне, партии я специально адаптировал. Он буквально не отходил от меня, так и болтался всегда рядом.

(Вот как вспоминал Матвей Яковлевич Грин, журналист, писатель-сатирик , писавший свои скетчи и для Аркадия Райкина. Грин тоже находился в это время в Ивдельлагере.
— "Когда меня привезли в лагерь на Ивдели, я увидел, как открылись ворота и строем по четыре стали выходить мужчины и женщины. Одни с музыкальными инструментами в руках, другие — с какими-то свертками.
Я сразу узнал знаменитого певца Большого театра Дмитрия Даниловича Головина. Да и как было не узнать его колоритную, импозантную фигуру! Даже здесь, в диких, страшных условиях, он не потерял своего шарма. Узнал я и Александра Владимировича Варламова. Сколько раз я видел его на сцене летнего театра «Эрмитаж». Он дирижировал джазовым оркестром, а певица из США — Целестина Коол пела. Может быть, это увлечение западной музыкой и довело его до Ивделя. Людей разместили в двух грузовиках, и они уехали на «малые» гастроли по разным лагерям...
Так вот, о мальчишке -налетчике. У паренька была не уголовная статья, а самая что ни на есть политическая: 58-8, террор. И срок соответствующий: 15 лет строгого режима. А звали мальчишку не больше и не меньше, как Александр Пушкин. Он танцевал, пел и даже играл небольшие роли в пьесах. И вскоре стал любимцем театра и зрителей. Судьба Сашки была чрезвычайно причудлива и трагична. В годы войны где-то на Украине он пристал к кавалерийскому полку корпуса генерала Иссы Плиева. Его поставили на довольствие, записали в документах сыном полка. Капитан Колосов Василий Никитич взял его к себе ординарцем. У капитана всю семью порешили фашисты под Минском, и стал ему Сашка Пушкин за сына. Он превосходно плясал в ансамбле песни и пляски. Кончилась война, но капитан и Сашка остались в Германии, в трофейной комиссии. Вот там-то их и настигла лихая беда. Как-то в компании офицеров капитан говорил, какое впечатление на него производят ухоженные немецкие деревни, чистые коровники, асфальтовые дорожки, всякого рода бытовые мелочи, помогающие жить людям, особенно женщинам. «Эх, нам бы так жить, как эти побежденные», — с тоской сказал капитан. Ну, а дальше легко можно догадаться, что случилось с капитаном. Кто-то «стукнул» в СМЕРШ, был трибунал, и за восхваление жизни врага, стало быть, за измену Родине, капитан получил свои десять лет.
Досталось по первое число и его воспитаннику. Когда из СМЕРШа пришли за капитаном и офицер привычно спросил: «Оружие?» — Сашка выхватил свой трофейный дамский браунинг, подаренный капитаном, и направил его на обидчиков. Он решил защитить своего «отца». Капитан выбил из рук «сынка» оружие и сам отдал его офицеру. Но было уже поздно. Тут же составили протокол о попытке совершения теракта. На этапе в Германии они были вместе. Но в Москве, на Краснопресненской пересылке, их разъединили: капитан попал на этап в Чибью, а Сашка — в Ивдель").

- Какой же у вас был репертуар?
- Ну, во-первых, репертуар Головина: он исполнял и оперные арии, и советские песни, и джазовые вещи. Были у нас солистки — Кушелевская и Бранькова. Бранькова — певица с очень хорошим голосом (из репрессированной семьи служащих КВЖД), прекрасно, между прочим, пела романс моего прадеда, Александра Егоровича Варламова, «Красный сарафан»». Кроме того, мы, конечно, играли джаз, по-настоящему играли, возможность репетировать-то у нас была. Концерты для заключенных проходили в лагерной столовой, на маленькой сценке.
-Значит, выступали только перед своими?
-Нет, что вы, ездили по всем нашим лагпунктам, а было их девять.
А в незабываемый День Победы (все мы, конечно, были в курсе фронтовых дел), как только я узнал о конце войны, крикнул: «Весь оркестр сюда, скорее!» Три трубача и тромбонист выскочили на площадь перед столовой и заиграли торжественные фанфары! Какое ликование было в лагере! Начальство, представьте, насторожилось. Вот ведь интересно, почему-то всегда в преддверии и во время праздников — первомайских, ноябрьских — ставились дополнительная охрана, пулеметы. До сих пор не понимаю — зачем? Бунтовать никто не собирался, люди просто хотели немного порадоваться".

В 1948 году оркестр разогнали (ждановское радение о чистоте вкусов 48-го года и здесь сыграло свою роль), и талантливому музыканту пришлось работать нормировщиком. Эти горькие страшные годы научили его ценить свободу, понимать люден, любить их и прощать. Там, в лагерях, Александр Владимирович обрел друга на долгие годы - замечательного биофизика А.Л. Чижевского, основоположника гелиобиологии.

-"К вам, артистам, отношение все- таки, наверное, было особенное?
- Смотря с чьей стороны. Когда, например. за какую-то провинность я снова был сослан на лесоповал, то моим бригадиром там оказался уголовник, здоровый такой детина. Вдруг он сказал мне: «Место ваше будет у костра, подбрасывайте в него ветки. Я не позволю, чтобы вы лес пилили». Пиджак, правда, у меня там урки сперли, но как только он узнал об этом, через полчаса пропажа была на месте. Стащат где-нибудь махорочки, несут — угощайтесь. Уважение к артисту! А вот однажды, во время концерта. Дмитрий Данилович Головин пел «Песню о Москве» Дунаевского, а там были такие слова. «Мы вернемся в наш город могучий, где любимый наш Сталин живет». Не захотел Головин произносить имени «вождя всех народов» и этот куплет пропустил. Как на него набросились начальнички! Тут же распорядились обрить наголо и отправить на бревнотаску. И вот этот немолодой уже человек, прекрасный певец, должен был стоять босиком в ледяной воде и выволакивать на берег тяжеленные бревна!"

(Поклонники Петра Лещенко и Веры Георгиевны Белоусовой -Лещенко, наверно, хорошо знают, что и Вера Георгиевна тоже отбывала свой срок в Ивдельлаге)

Варламов провел в лагерях и ссылках 13 лет,
Когда закончился срок в лагере, судьба нанесла ему новый удар.
-"Организовали этап и отправили нас, несколько человек, в Свердловск. И вот там начальник тюрьмы объявил, что я направляюсь в Карагандинскую область в бессрочную ссылку. «То есть как это в ссылку? Нет у меня такого в приговоре!» — «Получено специальное распоряжение!»
И вдруг я понял: у меня вновь отбирают все — любимого человека, который ждет в Москве, дом, музыку. Перспективу! Ведь все эти восемь лет я жил только надеждой на то, что будет впереди. И вот — ссылка!
-Это был один из самых страшных моментов?
- Отчаянный! И снова поезд, снова конвойный, и нас, ссыльных, четверо (трое мужчин и женщина — милая Мария Александровна, жена бывшего эстонского министра). Наступает ночь. Конвойный говорит: «Ну вот что, братцы, ложитесь-ка спать, и я ложусь». Приладил свою винтовку под бок и захрапел. А я глаз не могу сомкнуть, и одна мысль бьется: «Ссылка! Конец всему!» С пересадками добрались до места назначения, городка Карсакпая, конвойный поместил нас в каком-то бараке и отправился в НКВД. А утром заявляет: «Дела ваши я сдал. Всего вам лучшего!» И ушел. Я вдруг почувствовал даже какую-то тревогу — как же это без солдата, без охраны? Ведь могут обидеть... Подошел к двери, а открыть боюсь — ну как выстрелят. Потом все-таки открыл. Вижу двор — пустой, стоят умывальники. Разделся до пояса, стал мыться холодной водой и думаю: «Не может быть, что никто никогда больше не ткнет в спину прикладом...» И вдруг пришло ощущение свободы! Какое же это удивительное, драгоценное чувство! Не испытавшие того, что выпало на нашу долю, пожалуй, не поймут.
-Так началась ваша жизнь ссыльного в Карсакпае. Вы устроились на работу?
-По совету Марии Александровны в детский садик, играть детям песенки. Очень опасался, что пальцы совсем потеряли гибкость, разминал их, пробовал клавиатуру. Заведующая поставила на пюпитр ноты, смотрю, а это песенка Юры Слонова, моего соученика и друга. Все в душе перевернулась: вот ведь как- Юра в Москве, сочиняет, а я в Казахстане, в маленьком городишке, где дымит медеплавильный завод, построенный еще англичанами, рабочие выбегают из этого чудовища, словно из ада, и бросаются на землю, чтобы отдышаться. Ни одной близкой души рядом. И не выбраться мне отсюда до конца дней...
- А как же вы оказались в Караганде?
- Начальник местного НКВД поспособствовал. Он получил новое назначение, и попросил я его сделать доброе дело. Караганда — большой город, там жизнь. Стал я преподавать сначала в музыкальной школе, потом в училище теорию. Работал в театре, писал музыку к спектаклям, дирижировал (русской труппой, между прочим, руководил очень хороший режиссер Лурье, помощник Михоэлса). Главное же, у меня появились два дружественных дома: пианиста Рудольфа Германовича Рихтера, игравшего до ссылки в московском оркестре под управлением Криша, и Александра Леонидовича Чижевского. Александр Леонидович страшно нуждался, просто бедствовал. В его комнатке стояли топчан и деревянные козлы, на которые положена была доска, — стол ученого. Как жаль, что я, музыкант, ничего не понимал в его исследованиях солнечной активности и ее влияния на биосферу. Чижевский же был блестяще образованным человеком, знатоком живописи, музыки, литературы, сочинял стихи (кстати, донес на него один весьма известный, маститый писатель, с которым Александр Леонидович на дач¬ной террасе поделился тревожными мыслями о положении на фронте). Он много раз писал Сталину, что готов работать в специальной лаборатории НКВД, где трудились репрессированные ученые, но ответа не получил — его наука не имела прямого отношения к оборонным делам. После реабилитации Чижевский прожил всего лишь восемь лет!"

В Караганде, куда Варламову помогли перебраться из глухого, степного Карсакпая, преподавал в музыкальной школе, затем в музыкальном училище, работал в театре, писал музыку к театральным постановкам.
Его приезд в шахтерский город многие специалисты считают началом развития джаза в Казахстане. Преподавал гармонию, сольфеджио, музыкальную литературу. Подрабатывал в театре и, конечно, организовал свой джазовый оркестр. Об этих незабываемых днях позже рассказал ветеран сибирского джаза Гурий Антонович Киселев.
Его воспоминания — редкий документ в архиве профессора Гульданы Жолымбетовой.

-"Нас встретил на мотоцикле сам маэстро, с копной седых волос, моложавый, подтянутый, спортивного вида. Ему было под 50. Он собрал себе в оркестр музыкантов со всей страны: из Владивостока, два трубача и тромбонист из Сталинграда. Хотя они упорно называли себя царицынцами. Крепкий барабанщик из Челябинска — Николай Банцов, прекрасный баритон-саксофонист из Куйбышева — Юра Выборнов, сын эмигранта, вернувшийся в Россию защищать родину и попавший, естественно, в лагеря. Из Новосибирска помимо меня и супруги приехали альт-саксофонист, кларнетист Муля Мейерович, виолончелист Григорий Певзнер и гитарист Владимир Пахмутов...
Все музыканты были крепкие, но звезд с неба не хватали. Много репетировали. Александр Владимирович был гениальным аранжировщиком. Группа саксофонов звучала божественно! Когда приезжали новенькие и вливались в оркестр, они говорили, что с нами страшно играть. Дело дошло уже до того, что нас хотели сделать Государственным джаз-оркестром Казахской ССР. Это был самый лучший период в моей жизни"
pradedushka вне форумаМужчина  
Вверх